Смешная причина

Я сидел уже минут двадцать и понял, что скоро мне отсюда не уйти и, наверное, придется отложить кое-какие дела. В коридоре было тихо и душно. Люди сидели молча в ожидании момента, когда подойдет их очередь и они войдут, наконец, в дверь кабинета. Я сидел в конце коридора самым последним. Одно место около меня было свободно, и подошедший молодой долговязый парень, робко спросив последнего, сел между мной и мужчиной интеллигентного вида с бородкой, который, несмотря на жаркую погоду был в костюме и при галстуке. Парню не сиделось. Он ерзал на месте и шарил глазами по сторонам как-будто искал кого-то.

– Вы тоже разводиться? – спросил он, в очередной раз повернувшись ко мне.

Вопрос был совершенно излишним. В кабинете, куда он занял очередь занимались только бракоразводными процессами.

– Да – ответил я и, чувствуя, что ему очень нужно с кем-то поговорить, добавил – и Вы тоже?

– Да, вот угораздило – сказал он чуть дрогнувшим голосом и обхватил голову руками. Видимо, его история была совсем свежей, и он еще не остыл.

Посидели молча. Из кабинета вышел отмучившийся на сегодня посетитель, и на смену ему поднялись с мест две женщины, очевидно мать и дочь. После их ухода мы втроем оказались отделенными свободным пространством от остальной очереди, и это, казалось, придало новые силы для разговора.

– А правда, что нельзя писать «не сошлись характерами» – спросил парень у интеллигента.

– Почему?

– А мне сказали, что они не любят такую формулировку и начинают копать.

– Да какая разница, что там написано! Все равно, на бумаге душу не объяснишь, и вопросы все равно задавать будут.

– Будут – вздохнул парень – но как-то не хочется, чтобы чужие люди копались.

– В первый раз, что-ли? – как-то неожиданно мягко, по-отечески спросил интеллигент.

– Угу – отозвался парень и опустил голову.

Мне почему-то подумалось, что глаза у него сейчас мокрые и тоже захотелось как-то поддержать его, ободрить. Он еще такой молодой. Небось, нарубил дров, и сам не понимает, что отчего. Ему бы теперь выговориться, наверняка стало бы легче. И обстановка вроде располагала: интеллигент повернулся к нему в полоборота, а два свободных места отделяли нас от всего коридора, и у нас сама собой образовалась мужская компания. Я почувствовал, что только мое молчание не дает возникнуть между нами святому духу мужской солидарности. Поэтому, подождав, пока парень немного успокоится, я сказал:

– Ну а почему не написать настоящую причину? Зачем прятаться за казенные формулировки?

– Настоящую причину? Да меня засмеют, если я напишу настоящую причину!

В его голосе я услышал не только горечь и безисходность, но и желание продолжать разговор.

– Простите мое любопытство, но я не могу придумать ни одной действительно смешной причины, по которой любящие друг друга люди, могли бы разойтись. Может быть вы не любили друг друга?

Парня неожиданно прорвало. Переводя взгляд то на одного, то на другого собеседника, он стал взахлеб говорить:

– Не любили? Да как же не любили? Да мы души не чаяли! Да мы.. Мы еще и двух лет не прожили.. Мы же все время вместе.. Да счастливее нас и не было никого, все ссорятся, ругаются… Я же помогал ей во всем, ремонт сам делал, в магазин ходил. Вы говорите, причина. Да по такой причине и не разводится никто! Ну это же смех, а не причина. Это надо быть полным идиотом, чтобы разводиться по такой причине! А мы разводимся.

Вы можете себе представить, утром она чистит зубы и выдавливает пасту с начала тюбика. Я ей спокойно так говорю:

– Света, пасту надо выдавливать с конца тюбика, чтобы потом тюбик сворачивать.

А она говорит:

– А мне так не удобно, потому что тюбик в руках прыгает.

Ну что значит прыгает? У меня же не прыгает! Ну я раз стерпел, два стерпел, потом снова ей сказал. А она:

– Это такие пустяки! Настоящий мужчина не обращает внимание на такие пустяки.

Это значит я – не настоящий? А если пустяки, то почему не сделать правильно? А она:

– Это ты считаешь, что так правильно, а я так не считаю.

С ней невозможно разговаривать, у нее на все есть ответ. Ну вот скажите, ведь правильно выдавливать с конца?

Мы с интеллигентом встретились глазами и, сразу поняли друг друга. Нам проще, мы – другое поколение, у нас опыт. Но что мы можем сказать ему?

– Ну разве это не смешно? – продолжал парень, подразумевая, что мы на его стороне, – ну разве могу я написать, что мы разошлись во взглядах на тюбик с пастой! А самое-то смешное, что других причин не было, ведь все было хорошо, все! – он выдохся и опустился, как дырявый мяч.

Признаться я несколько растерялся. Что ему ответить? Успокаивать общими словами, мол все образуется, может быть к лучшему – это кривить душой. Пытаться ему что-то объяснить, так не объяснения ему сейчас нужны. Неожиданно помощь пришла от интеллигента.

– Да, – сказал он задумчиво, – Вы, наверное, думаете, что побили рекорд, что Ваша причина – самая пустяковая? Держу пари, что это не так. В моей молодости был случай, когда причина была еще менее значительной. Правда, я не был тогда женат, не успел, но намерения у меня были самые серьезные.

Одно время я занимался в группе любителей здорового образа жизни при доме культуры. В этой группе былы люди самого разного возраста, и там у меня появилось довольно сильное увлечение. Это была черноволосая девушка с азиатскими, но очень милыми чертами лица. Она училась в Мухинском училище на художника-декоратора и должна была уже защищать диплом. А в нашем клубе она знималась рисованием плакатов, объявлений, разработкой эмблемы клуба. Я сразу же выделил ее из общей массы и, чтобы сблизиться с ней, сделал вид, что меня тоже интересует оформительская работа, и я готов принять в ней посильное участие. Я знал, ничто так не сближает людей, как совместная деятельность. Я даже проявил инициативу в разработке эмблемы и предложил пару вариантов. Естественно, по ходу этой работы мне «приходилось» активно взаимодействовать с юной художницей, чему я был несказанно рад. Она мне нравилась все больше и больше, но наступил такой момент, когда я понял, что окончательно влюбился.

Однажды случилось так, что я сидел подле нее и имел прекрасную возможность любоваться ее милым обликом. Мы делали какие-то наброски, и все ее внимание было приковано к бумаге, а мое – к ней. Она в тот день была особенно красива. На ней был бежевого цвета строгий костюм, который эффектно оттенялся или, как сказала бы она, контрастировал с ее изумительными черными волосами. Но что мне особенно врезалось в память, и благодаря чему ее облик совершенно пленил меня, так это ее макияж. Это было произведение искусства. Находясь с ней рядом, я очень хорошо видел,насколько искусно он наложен, как точно подобран оттенок румян в сочетании с цветом кожи и костюма, какой тонкой и твердой линией подкрашены глаза. В первый раз я видел тени, которые оправдывали свое название. Они не выделялись ярким или темным пятном. Они были тенями в прямом смысле слова. Не заметные сами по себе, они придавали ее глазам едва различимую интонацию таинственности. Губная помада была не яркая, но какая-то теплая. Через нее будто просвечивало женское тело, и возникало ощущение чего-то нежного и близкого. Стоило чуть отдалиться от нее, и все эти детали вдруг исчезали, и оставалась лишь мягкая женственная притягательность.

Я был в восхищении! Вот что значит художественный вкус! Я просто наслаждался ее присутствием. И после этого дня я решил предпринять более решительные шаги к ней, и у меня созрел план.

Дело в том, что как раз в это время я заканчивал свою диссертацию и готовился к предзащите. Получилось так, что готовился я без спешки, времени вполне хватало на все. Но, несмотря на это, и даже на то, что я сам не раз помогал и студентам и аспирантам рисовать плакаты для докладов, я обратился к ней с просьбой сделать мне плакаты для предзащиты. Во время этой работы, как я расчитывал, наши отношения могли бы стать менее формальными.

Кроме того, я преследовал еще одну цель. Мы с ней еще не были друзьями, что позволило мне предложить ей за работу хорошие деньги. Я знал, что живет она не очень богато, и это значительно поддржало бы ее материально.

И вот, однажды вечером после занятий я не без волнения сделал ей это предложение. Она немного подумала, у нее была такая привычка вдруг задумываться, и при этом она словно улетала куда-то. Она подумала и согласилась. Она согласилась! Мой план начал осуществляться. Уж теперь дело пойдет, дайте только срок.

Я приготовил большую чертежную доску, бумагу, гуашь. В институте на компьютере я напечатал макеты будущих плакатов четко и красиво на длинной бумажной ленте с подписями и заголовками. С утра я сидел дома и ждал ее. Сейчас она должна придти. Вот уже десять, но ее еще нет. Вот уже четверть одиннадцатого. Наверное, ее что-то задержало. Напрасно я не встретил ее у троллейбуса, а лучше – у метро. Конечно, найти мой дом легко, но она все же могла и не найти.

Когда стрелка стала подползать к одиннадцати, я не на шутку встревожился. Видимо, что-то случилось. Уж не попала ли она под машину? Ну почему именно должно случится несчастье? Мало ли других причин, уговаривал я себя. Ведь сколько раз бывало, что я волновался, а потом все оказывалось хорошо.

В начале двенадцатого я решил, что она уже не придет и стал строить другие планы. Все-таки, опоздать на час – это не шутка. Так не опаздывают, так неприходят.

Она пришла в половине двенадцатого.

– Я прошу прощения. Я задержалась по своим делам – сказала она.

Честно скажу, она застала меня врасплох. Я был просто обескуражен. Единственное облегчение – отлегло от сердца: она жива и здорова. Слава Богу. Я что-то пролепетал и повел ее в комнату.

Несколько минут мне потребовалось, чтобы обрести чувство реальности.

– А я уже стал волноваться, думал случилось чего – сказал я, еще не придя в себя окончательно.

– Волноваться? Странно – задумчиво произнесла она.

– Почему же странно? спросил я.

– Ну, мы же с Вами не родные люди – ответила она.

Я понял, что не смогу ей сейчас объяснить свои чувства и перешел к делу. Я достал свои макеты и стал ей рассказывать, что я хочу, что вот эти пятиугольники, которые я называю циклами должны быть не такими вытянутыми, как их напечатал компьютер, а более правильными, что индексы должны читаться издалека, ну и прочее. Она все внимательно выслушала, кивая, и стала раскладывать свои инструменты. Это была песня. Она тщательно и аккуратно разложила на правом краю стола карандаши, линейку, резинку, маленький ножичек для очинки карандашей и еще что-то. Развернула лист ватмана. Ее стол выглядел, как произведение архитектуры. Стоит ли говорить, как мне это понравилось. Я был совершенно спокоен за свои плакаты и отошел было в сторону, но не тут то было. Она развернула рулон с макетами и задала самый неожиданный и нелепый вопрос, который только можно было задать:

– А где кончается первый плакат, и начинается второй? – спросила она.

Вопрос был совершенно излишним, так как плакаты на бумаге разделены жирной линией и даже снабжены номерами во избежание путаницы. Я объяснил ей и даже разрезал ленту на отдельные плакатики.

– Ну, вот, теперь все ясно, теперь можно заняться своей работой – подумал я. Мне предстояло выучить доклад и пару раз прочитать черновик диссертации, чтобы выловить опечатки, а то и просто ошибки. Практика показывает, что даже после нескольких прочтений ошибки все равно остаются. Наверное, потому что невольно следишь за смыслом, а не за текстом. Я уселся на диван, она стояла у стола. Но почему она взялась за карандаш, а не за тушь или гуашь?

– Сначала надо все разметить – резонно заметила она в ответ на мой вопрос.

Разметить? Я как-то обычно делал все наглаз, ну разве для заголовка две линии провести. Но она – художник, ей виднее. Я слышал, что многие художники даже портреты рисуют по разметке, чуть ли не по линейке. Разметка, так разметка, ровнее будет, а я занялся своей работой.

Разметка продолжалась минут сорок. Хорошая разметка! С большим облегчением я заметил краем глаза, что она взялась за гуашь. Когда я через четверть часа взглянул на лист, сердце мое упало. На прекрасной своей белизной чистой поверхности листа уродливо чернел сплюснутый с двух сторон с позволения сказать цикл. Назвать это произведение циклом не повернулся бы язык ни у химика, ни у художника. Мне пришлось собрать всю свою волю, чтобы не выплеснуть досаду на горе-художницу. Как можно более спокойно я стал ей объяснять, что я просил сделать пятиугольник более правильным. Пусть боковые стороны останутся параллельными для удобства рисования, но не надо делать его таким вытянутым, пусть он хоть немного приблизится к окружности. Да и вообще, зачем каждый раз рисовать один и тот же пятиугольник, ведь можно сделать трафарет. Все мои формулы состоят из циклов, циклов много, и трафарет существенно упростит работу. Я вообще не понимал, почему надо ей это доказывать. Мне казалось, что человек, хоть когда-нибудь занимавшийся нанесением краски на поверхность, должен прекрасно знать, что такое трафарет и как его использовать, тем более художник. Имея немалый опыт работы с трафаретами, я прекрасно знал, насколько они ускоряют работу и придают плакату унифицированную красоту. И всего-то надо было взять ватман и вырезать трафарет.

Она же, видимо, никогда не изготавливала трафареты сама. Наконец, и эта проблема решена и после серии мелких вопросов она взялась за карандаш.

– Ну этот цикл я уж оставлю так, а другие буду делать по трафарету – сказала она, и я не почувствовал в ее словах вопроса.

– Ладно, – ответил я, а про себя подумал, – потом заклею его сверху бумагой и нарисую новый. И вообще, не надо так волноваться по пустякам, время еще есть. И, в конце концов, не для плакатов же я ее сюда пригласил.

Потом я ей показывал, как надо делать трафарет, сколько типов циклов встречается на плакатах. Время шло к обеду. Пока она возилась с трафаретом, я приготовил кое-что перекусить, стараясь сделать это покрасивее, и привез в комнату на сервировочном столике, не забыв положить красивые салфетки. Получилось совсем недурно.

Мы перекусили. Она, видимо, еще не освоилась и чувствовала себя несколько скованно, почти все время молчала, а в конце трапезы сказала, что ей надо скоро уходить. Но еще немного она все же поработала.

За день была сделана половина первого плаката. Я расчитывал, что на каждый плакат должно уходить час-полтора времени, и что все двенадцать плакатов будут полностью готовы дня через три. Ну да ладно, лиха беда – начало. Завтра уже не будем тратить время на объяснения и на подготовку. Один лишний день погоды не сделает.

На следующий день она опоздала всего на сорок минут. Это было «в порядке вещей» и не требовало извинений. Работала она почти самостоятельно. Почти, потому что ее вопросам не было конца. Она не могла сама решить ни одной самой пустяковой проблемы. Это совершенно не давало мне сосредоточиться на своей работе. Бросив взгляд на ее стол, я опять был неприятно удивлен.

Плакат был преимущественно шрифтовой, а шрифт она выполнила по фабричному трафарету. Уж на что я не художник и никогда не считал себя обладателем тонкого вкуса, но и я вижу, насколько неуклюж и бездарен этот казенный шрифт, насколько он приелся, и как он не подходит под стиль плакатов своей широтой и приземистостью.

Но что уж теперь говорить, не будет же она переписывать от руки весь плакат. И по трафарету-то она его делала больше двух часов, хотя от руки текст пишется быстрее. Нужна только твердая рука. А я так расчитывал, что она, как художник, сделает красивый, хорошо читаемый шрифт. А здесь даже интервал местами меньше ширины штриха, из-за чего некоторые буквы сливаются в одну массу.

Ну да ладно, в конце концов, я пригласил ее с другой целью. И с этой другой целью я перенес обед на более позднее время, предложив ей чаю с бутербродом, чтобы не проголодалась, а к обеду к концу рабочего дня достал давно стоявшую начатую бутылку моего любимого лимонного ликера. Я знал, что она не пьет и будет отказываться и предпринял упредительную атаку. Я сказал, что я конечно, тоже не пью, да и пить-то мы собственно не будем, а так, попробуем чуть-чуть чисто символически. Кроме того, нам уже давно пора выпить на брудершафт, сколько же можно обращаться друг к другу на вы. Последние мои слова ее почему-то встревожили.

– Это как? – спросила она таким тоном, словно я предлагал ей какую-то гнусность.

– Ну, целоваться мы с Вами не будем – поспешил я ее успокоить, целоваться я и не расчитывал – а просто выпьем и перейдем на ты.

Она почему-то долго думала. Нависла неудобная пауза, и я ясно видел, что она мучительно что-то решает.

– Ну, что, согласны? – бодро спросил я, наливая ликер в маленькие рюмочки.

Она все еще думала, и у меня возникло странное ощущение ее отсутствия.

– Ну что-ж, пожалуй – несмело согласилась она наконец.

Мы выпили. Я даже не решился предложить ей переплести руки, как это полагается. Такой у нее был напуганный вид.

– Ну, вот и все, теперь можно на ты – сказал я и почувствовал, как мне неловко говорить ей ты, как это слово просто вязнет у меня в горле. Конечно, мы больше не пили и кое-как закончили обед. Я пытался говорить о других вещах и заметил, что она тоже не называет меня на ты.

В этот день было сделано два плаката. Я чувствовал, что мы можем не успеть, хотя было еще три дня в запасе. Я старался не винить ее в медлительности, все же она работала тщательно и аккуратно, а кроме того, я и сам мог бы в крайнем случае закончить работу. Правда, я боялся, что ей будет неудобно взять полную сумму за неполную работу, а мне очень хотелось поддержать ее материально. Но самое главное, наши отношения потихоньку развивались. Она постепенно привыкала ко мне.

Я предложил проводить ее, но она стала отказываться, говоря, что едет не домой. Я уже провожал ее пару раз после занятий в клубе. Нам было почти по пути, и тогда я провожал ее под предлогом попутчика. Сейчас можно было провожать и без предлога и в любое место, но она почему-то отказывалась. Почему, было не понятно. Я был просто уверен, что у нее нет других кавалеров, и что я ей хоть немного нравлюсь. Но она отказываласть. Я все же довел ее до метро.

На следующий день она позвонила и сказала, что непредвиденные обстоятельства не позволяют ей сегодня прийти ко мне. Я уже понял, что мне придется самому доделывать плакаты, но я тянул до последнего дня, стараясь максимально загрузить ее. Она же была спокойна, совершенно спокойна. Может быть художники такой народ, у них не бывает четких сроков, к которым обязательно надо успеть? Интересно, что она мне ничего не говорила о том, что ей что-то не позволяет работать с полной нагрузкой. Она запросто могла не прийти или уйти пораньше. Она говорила, что хотела бы уйти пораньше и все. Конечно, я не спрашивал, почему, подразумевая, что к тому есть серьезная причина.

Было и еще одно огорчение, когда я показал плакаты шефу. Я уж не говорю о том, что мне пришлось закрашивать трафаретные перемычки. Шеф с первого взгляда обнаружил на плакатах массу ошибок. Я, честно говоря, их не проверял. Ошибки были в формулах, в неточном расположении элементов, отчего менялся смысл, просто опечаток. Мало того, несмотря на разметку, формулы на листах были размещены неравномерно, не было надлежащих полей, изображене на листе расположено несимметрично.

Конечно, на эти мелочи шеф не обратил особого внимания, но мне было очень неудобно. Я был недоволен ее работой. Деньги я ей конечно отдал, но решил, что больше не воспользуюсь ее услугами тем более, что это может ухудшить наши отношения. Не стоит переплетать личную жизнь с делами, решил я. Это мужчины должны быть умными и все уметь, а удел женщины – быть красивой и нежной. И она была такой. Я с трепетом вспоминал ее глаза, волосы, ее стройную фигуру.

Перелом произошел неожиданно и моментально. Несколько дней мы не виделись, и я с нетерпеньем ждал встречи в клубе. И вот, наконец, я увидел ее. Она была в ярком зеленом платье из плотной материи. Цвет был не совсем зеленый, не травяной, а чуть-чуть с голубизной, холодный. Она стояла в передней части зала около сцены и разговаривала с руководителем, а я вошел и присел около двери, ожидая, пока закончится их разговор. Она повернула голову, и я увидел ее профиль.

Меня будто подстрелили на взлете. Я не мог ничего понять. Я видел перед собой другого человека. Нет, это была она, я это точно знал, я же не мог спутать. Я знал, что это она, но видел кого-то другого. И этот другой человек не только не нравился мне, он был мне противен.

Что случилось? Что произошло? Она изменилась? Да нет, она такая же, как несколько дней назад, те же глаза, те же волосы, все на месте. Но несколько дней назад я был в нее влюблен! Да что дней, пять минут назад я ждал приятного момента встречи с ней, ждал с нетерпеньем, когда снова увижу ее и буду любоваться ее красотой, плавностью и грацией ее движений, мягким тембром низкого голоса.

Почему? Что? Что могло в ней не понравится, что могло вызвать отвращение? Она была совершенно обычная, как всегда, такая, какой я привык ее видеть. Я не мог себе ответить на этот вопрос, я метался, я вглядывался в нее снова и снова. И вдруг меня передернуло.

Из всего многообразия ее черт и черточек, форм, цвета, движения мне врезалась в глаза лишь одна уродливо изломанная линия ее носа, нет, не самого носа, а разреза ноздрей. Этот излом был виден только в профиль, гадкий, омерзительный, такой угловатый и неестесвенный. Как я не видел его раньше? Как я не заметил такого откровенного уродства, которое теперь плеткой стегало мой взор? Я отвернулся, не в силах выносить более этого зрелища.

Все было кончено. Пламя в моей душе погасло. От влюбленноси не осталось и следа. Я мог с улыбкой простить ей любую ошибку, любую бестолковость, любое нарушение обещания, потому что я восхищался ее красотой. Но этой маленькой изломанной линии я ей простить не мог. За один миг все мое восхищение ею испарилось, будто его и не было.

Я встал и тихонько вышел из зала. Ну, скажите, не чудо ли это? Выходит, можно с одного взгляда влюбиться, а можно и разлюбить. Вот так-то, молодой человек.

– Но ведь это же не настоящая причина? – спросил парень.

– Вы так думаете? – интеллигент хитро посмотрел на парня.

– Ну, конечно, просто Вы ее узнали поближе и выявили массу недостатков, поэтому она Вам и разонравилась.

Дверь кабинета открылась, интеллигент встал.

– Извините, моя очередь – сказал он и, обернувшись добавил – а может быть и Ваша причина не настоящая, а? – и он скрылся за дверью.

Парень снова обхватил голову руками.

– Слушайте, а может он это все выдумал, чтобы меня подразнить? – спросил он у меня.

– Не думаю. Чтобы такое выдумать… Впрочем, он, видимо, весьма неглупый человек, и я полагаю, что Вам не грех еще поразмыслить, прежде чем войти в эту дверь – ответил я.

– Да, наверное, Вы правы – задумчиво произнес он – я, пожалуй, пойду.

Он встал, сделал пару шагов к выходу, но что-то его не пускало. Он обернулся, посмотрел на меня немного ошалелыми глазами и вдруг сказал:

– Спасибо, спасибо Вам большое – он яростно потряс мою руку и ушел.

Я с большим удовлетворением принял его благодарность, хоть прекрасно знал, что предназначена она не мне, а бородатому интеллигенту.

Вячеслав Козлов